Москва 50-х. Насупленный Мэлс (Шагин), стопроцентное комсомольское буратино в сером, во время рейда на буржуазно веселящихся стиляг встречает Пользу (Акиньшина) — яркое и своевольное чудо в перьях. Сраженный наповал комсомолец идет за своим чувством, которое приводит его сначала на разгузку товарняков с целью заработка, потом — к подопольным портным и барыгам ради ярких шмоток, и, наконец, на "Брод" — "Бродвей", улицу Горького или "Пешков-стрит", как спустя лет двадцать пять ее начнут именовать уже советские хиппи. На Тверскую, проще говоря. Улица эта заведет его довольно далеко: к новым друзьям, новой жизни, танцам, саксофону и самому главному — быть может, дурацкой, иллюзорной, но такой молодой, такой яркой и такой опасной свободе.
Тут надо отметить, что все вышесказаное — в известном смысле условность, и чем скорее вы признаете для себя, что происходящее на экране имеет лишь косвенное отношение к СССР, стилягам, комсомольцам и прочей истории, тем большее удовольствие получите. "Стиляги" — один из самых важных для нового российского кино фильмов и заслуживает того, чтобы его смотрели без идеологических конвульсий.
Важность "Стиляг" состоит даже не столько в собственно кинематографических достоинствах — хотя сомнительный с искусствоведческой точки зрения жанр "фильм-праздник", придуманный для продвижения картины, довольно точно отражает суть происходящего. Валерий Тодоровский всегда был "актерским" режиссером, умеющим добиться от своей группы максимума. Так что личное обаяние шумит с экрана прибоем — идет ли речь о Шагине или Гармаше, сыгравшем отца Мэлса, об Акиньшиной или строгой комсомолке Хиривской. Слово "мюзикл", которого стараются избегать на афишах, означает на деле звонкие музыкальные номера с джазовыми каверами на русский рок от Цоя и "Колибри" до "Ноля" и Бутусова, слово "комедия" — изящное, ненатужное чувство юмора, а слово "драма" — умение резкими условными штрихами накидать перед героем выбор, от которого и вправду зависит судьба. Какое-то даже животное удовольствие от этого гарантировано.
Однако, Тодоровский — еще и один из самых умных отечественных режиссеров. Правда, после блистательного "Любовника" эта интеллектуальность дала опасный крен в совершенную умозрительность, от чего "Мой сводный брат Франкенштейн" вышел похожим на обличительную колонку в либеральном издании, а последовавшие затем "Тиски" — на тревожные размышления где-то в недрах министерства культуры о проблемах молодежи. Но, как ни странно, именно в "Стилягах" — легком вроде бы "фильме-празднике" эта режиссерская черта Тодоровского оказалась не только уместна, но необходима.
Потому что "Стиляги" проделали невероятно трудную и ювелирную работу по помещению нового российского кино в мировой киноконтекст. Так получилось, что у нас есть сугубо местное кино в сложном спектре от Балабанова, "Бумера" и "Дозоров" до, скажем, "Новой земли" и "Пыли". У нас есть довольно удачные клоны западных жанров — от "9 роты", которая не лучше и не хуже среднего американского фильма про Вьетнам, до недавнего "Непобедимого", который не хуже и не лучше среднего американского боевика. У нас есть вполне себе европейский арт-хаус, получающий фестивальные призы и даже американское инди-муви в лице Германики.
Не хватает самого важного звена — большого коммерческого кино, владеющего современным киноязыком, но укоренненого в местной почве. "Мулен Руж", который поминают в связи со "Стилягами" — не сравнение, потому что ничего общего эти фильмы не имеют. Это скорее признание того, что Тодоровскому удалось вырваться из ностальгического плена "папиного кино", не угодив в комфортные маргиналии отечественных кинематографических ниш. Чем-то пришлось пожертвовать. Однако дело того определенно стоило — проведете врямя с пользой.
Войти
